Неточные совпадения
Я и до нее жил в мечтах, жил с самого детства в мечтательном
царстве известного оттенка; но с появлением этой главной и все поглотившей во мне
идеи мечты мои скрепились и разом отлились в известную форму: из глупых сделались разумными.
Социальная утопия Маркса, не менее чем Фурье, заключает в себе
идею совершенного, гармонического состояния общества, т. е. веру в то, что таким может быть
царство Кесаря.
Но это
идея эзотерическая, на большей глубине христианство есть религия осуществления
Царства Божьего, индивидуального, социального и космического преображения.
Те, которые хотели возвысить
идею Бога, страшно принизили ее, сообщив Богу свойства, взятые из
царства кесаря, а не
царства Духа.
Россия — страна купцов, погруженных в тяжелую плоть, стяжателей, консервативных до неподвижности, страна чиновников, никогда не переступающих пределов замкнутого и мертвого бюрократического
царства, страна крестьян, ничего не желающих, кроме земли, и принимающих христианство совершенно внешне и корыстно, страна духовенства, погруженного в материальный быт, страна обрядоверия, страна интеллигентщины, инертной и консервативной в своей мысли, зараженной самыми поверхностными материалистическими
идеями.
Идея Царства Божьего должна быть понята эсхатологически.
Я очень ценил и ценю многие мотивы русской религиозной мысли: преодоление судебного понимания христианства, истолкование христианства как религии Богочеловечества, как религии свободы, любви, милосердия и особой человечности, более, чем в западной мысли выраженное эсхатологическое сознание, чуждость инфернальной
идее предопределения, искание всеобщего спасения, искание
Царства Божьего и правды Его.
В русском мессианизме, столь свойственном русскому народу, чистая мессианская
идея Царства Божьего,
царства правды, была затуманена
идеей империалистической, волей к могуществу.
Для Достоевского принудительное устроение
царства земного есть римская
идея, которую наследует и атеистический социализм.
И в русском коммунизме, в который перешла русская мессианская
идея в безрелигиозной и антирелигиозной форме, произошло то же извращение русского искания
царства правды волей к могуществу.
Духовный провал
идеи Москвы, как Третьего Рима, был именно в том, что Третий Рим представлялся, как проявление царского могущества, мощи государства, сложился как Московское
царство, потом как империя и, наконец, как Третий Интернационал.
Московское
царство не осуществило мессианской
идеи Москвы — Третьего Рима.
Идея Царства Божьего должна быть применена к судьбам и делам
царства мира сего.
Но русская
идея не есть
идея цветущей культуры и могущественного
царства, русская
идея есть эсхатологическая
идея Царства Божьего.
По своим исканиям правды, смысла жизни, исканиям
Царства Божьего, своим покаяниям, своему религиозно-анархическому бунту против неправды истории и цивилизации он принадлежит русской
идее.
Глубокая и неискоренимая противоположность существует между философским рационализмом и религиозным реализмом: философский рационализм не выходит из круга
идей, мышления, интеллектуальности, рассудочности, религиозный реализм живет в
царстве бытия, реальностей, целостной жизни духа.
Идея прогресса и есть
идея смысла истории, истории как пути к Богу, к благодатному концу, к
Царству Божьему.
— За
идею, за
идею, — шумел он. —
Идею должно отстаивать. Ну что ж делать: ну, будет солдат! Что ж делать? За
идею права нельзя не стоять; нельзя себя беречь, когда
идея права попирается. Отсюда выходит индифферентизм: самое вреднейшее общественное явление. Я этого не допускаю. Прежде
идея, потом я, а не я выше моей
идеи. Отсюда я должен лечь за мою
идею, отсюда героизм, общественная возбужденность, горячее служение идеалам, отсюда торжество идеалов, торжество
идей,
царство правды!
Т. 1. С. 101).], философ вступает уже в τόπος νοητός [Букв.: умное место (греч.); область
идей у Платона.],
царство подлинных
идей, «Матерей», но для этого гегелевского соблазна надо поистине иметь и некоторую софийную слепоту.
Русский народ, исполненный апокалипсического трепета, носит в себе и это предчувствие — в своей
идее «Белого
Царства», чрез призму которой он воспринимал и русское самодержавие.
Отождествление церкви с
Царством Божиим, исторической
идеи церкви с эсхатологической
идеей Царства Божия, идущее от Бл. Августина, есть также одно из порождений иллюзии объективированного сознания.
Необходимо разоблачать несоединимость христианской
идеи Царства Божия, христианского эсхатологического сознания с идолопоклонством перед историческими святынями, консервативно-традиционными, авторитарными, монархическими, национальными, семейно-собственническими, как и перед святынями революционными, демократическими, социалистическими.
Острое переживание проблемы теодицеи, как мы видим, например, у Достоевского в его диалектике о слезинке ребёнка и о возвращении билета на вход в мировую гармонию, есть восстание против
идеи бытия, как
царства универсально-общего, как мировой гармонии, подавляющей личное существование.
Отвлеченная
идея бытия, как
царства неизменного порядка, отвлеченно-общего, есть всегда порабощение свободного творческого духа человека.
И есть только один путь, который раскрыт человеку, путь верности до конца
идее «человека», путь вхождения в
царство духа, в которое войдет и преображенная природа.
Этика личного спасения приводит к искажению и извращению
идеи рая и
Царства Божьего.
Но
идея Царства Божьего чрезвычайно трудна для истолкования и порождает непримиримые противоречия.
Нельзя отрицать, что библейское, иудаистическое сознание подверглось персидским влияниям в своей эсхатологии, и сама
идея дьявола и его
царства в христианском сознании имеет персидский источник.
Центральная антропологическая
идея христианства есть
идея богочеловечества, реального богочеловеческого
царства.
Невозможно примириться с тем, что Бог мог сотворить мир и человека, предвидя ад, что он мог предопределить ад из
идеи справедливости, что он потерпит ад как особый круг дьявольского бытия наряду с
Царством Божьим.
Идея Царства Божьего несоединима с религиозным или этическим индивидуализмом, с исключительной заботой о личном спасении.
Но религиозная
идея царства вылилась в форму образования могущественного государства, в котором церковь стала играть служебную роль.
Царство собиралось и оформлялось под символикой мессианской
идеи.
Основное столкновение было между
идеей империи, могущественного государства военно-полицейского типа, и религиозно-мессианской
идеей царства, которое уходило в подземный слой, слой народный, а потом в трансформированном виде в слой интеллигенции.
В Московском
царстве, сознавшим себя Третьим Римом, было смешение
царства Христова,
царства правды, с
идеей могущественного государства, управляющего неправдой.
Русский коммунизм, если взглянуть на него глубже, в свете русской исторической судьбы, есть деформация русской
идеи, русского мессианизма и универсализма, русского искания
царства правды, русской
идеи, принявшей в атмосфере войны и разложения уродливые формы.
Аскетическая метафизика, подменившая
идею Царства Божьего
идеей личного спасения, оказалась вместе с тем социальным приспособлением к условиям этого «мира», она разом и отрицала «мир» как греховный, и принимала «мир» как неизменный.
Да и сама
идея спасения есть лишь эгоцентрическое выражение искания полноты и совершенства бытия, жизни в
Царстве Божьем.
Уж в это самое время смутно носились по Германии и во многих местах Европы
идеи преобразования, которые вскоре должны были усилиться гонениями западной церкви, разложиться в логической голове Лютера и вспыхнуть в этом мировом кратере, из которого огненная лава и пепел потекли с такою грозною быстротою на
царства и народы.
В ней остается ложное, юдаистически-римское притязание церкви быть
царством в мире сем, остается роковая
идея Бл. Августина, которая должна вести к
царству Великого Инквизитора.
Достоевский был убежден, что папа в конце концов пойдет навстречу коммунизму, потому что папская
идея и социалистическая
идея есть одна и та же
идея принудительного устроения
царства земного.
В ленинском большевизме
идея братства человечества и
царства правды на земле, которая пойдет в мир от русской революции, утверждается в исступленной ненависти и раздоре, в обречении на гибель большей части человечества, именуемой «буржуазией».
Идея интернационала, международного социалистического
царства продолжает исполнять роль великой
идеи, конечной
идеи у тех, которые не вступили на путь духовного углубления и возрождения, которые не порвали с ограниченным позитивизмом.
Художник будто спал где-то в каком-то заколдованном
царстве и не заметил, Что в искусстве уже началось живое веяние, и здравый ум просвещенного человека отказывается высоко ценить художественные произведения, ласкающие одно зрение, не имеющие возвышающей или порицающей
идеи.
И сама
идея Царства Божьего на земле, в этом трехмерном, материальном мире есть буржуазное искажение истинного религиозного упования.